Греческая фига
Юлия Вишневецкая
В четверг греческие профсоюзы начали очередную всеобщую забастовку в ответ на меры правительства по сокращению бюджетных расходов. «Уж лучше дефолт», — говорят противники правительства, и их поддерживает общество. Корреспондент «РР» поехал в Афины, чтобы разобраться, почему греки желают краха своей стране и всей Европе
Ты что, не знаешь, как делается «молотов»? Ты же из России! Это очень просто. Берешь бутылку из-под пива, наливаешь туда масло, бензин, а вместо пробки — носовой платок. Поджигаешь и бросаешь в полицейского. Полицейский горит. Красиво, правда? Нет, что ты, он не умрет, у него защитный костюм. Мы что, сумасшедшие — людей убивать?
Субботний вечер, Эксархия, район анархистов — бары, сквоты, черно-красные флаги, на стенах угрожающие послания полицейским. Почти все банкоматы выломаны, здесь их не любят. На главной площади орет хип-хоп, кто-то дает мне листовку, я учусь по ней читать греческие буквы.
Из знакомых слов — «демократия», «бордель», «молотов» и «трапеза». «Трапеза» в переводе «банк». Листовка посвящена смерти трех человек во время прошлой забастовки, когда кто-то из демонстрантов устроил пожар в банке «Марфин». Она не оправдывает убийц, но возлагает часть ответственности на банк: «“Марфин” объявил, что сотрудники, которые не придут на работу во время общенациональной забастовки, будут уволены». Мол, сами виноваты, неужели непонятно — когда в центре Афин демонстрация, банк надо закрывать: всякое может случиться.
Спаситель и революция
Мои собеседники — милейшие люди, особенно Сотирис, в переводе «спаситель». Одет по-простому, без анархистских бирюлек. Выглядит как ваххабит: значительно чернее большинства греков, щуплый, бородатый, огонь в глазах. Второй собеседник здоровенный, брутальный, похож на турка, прическа как у Элвиса Пресли, основное выражение лица — недоумение. Но неглупый, говорит только по существу. Зовут Яннис. Здесь же, в углу у барной стойки, сидят харизматичные небритые красавцы лет пятидесяти и, оживленно жестикулируя, спорят друг с другом и с официанткой.
— Это наши главные люди, можно сказать, лидеры, — говорит Сотирис. — Мы против идеи лидерства, но они — самые крутые из нас. Вот этот, справа, Петрос Караманирис, анархист с двадцатилетним стажем, в тюрьме сидел целый год. О чем они говорят? О революции, конечно. Здесь все говорят о революции.
— Я слышала, что пожар в «Марфине» устроил какой-то Черный блок… (Я ломаю голову, как бы аккуратно спросить, жгут они банки или нет.)
— Черный блок — это не мы, это собирательное название для множества мелких левых группировок. Мы анархо-синдикалисты, антиавторитарное движение. Кто поджег «Марфин», мы не знаем, эти люди были в масках. Может быть, Черный блок. Может быть, хулиганы вроде футбольных фанатов. Может быть, провокация.
— А может быть, это просто был человек, который хотел поджечь банк, — брутальный Яннис смот*рит на меня как на идиотку. — Это же хорошо — жечь банки. Это символ.
— Так вы этим тоже занимаетесь?
— В основном мы бьем стекла. Представляешь, разбил стекло в банке — и все вокруг аплодируют! — смеется Спаситель. — Иногда можем и поджечь. Но только когда там нет людей.
По узкой улице мимо нас проходит отряд греческих омоновцев. Посреди пирующей богемы в своих доспехах они выглядят как галлюцинация. Но никто не удивляется и не обращает внимания.
— Они тут каждый вечер ходят, показывают свою силу. Греческая политика — это театр, а мы на сцене.
— А с полицией вы деретесь?
— Конечно! Каждый раз. Они делают красную линию слева от парламента и справа, на пути к дверям. Мы набрасываемся на них и пытаемся прорваться в парламент. Они бьют нас дубинками. Мы опять набрасываемся. И так пока они не начнут применять слезоточивый газ. Мы убегаем, они нас арестовывают, ну и так далее…
— А кто отдает команду, когда начинать?
— Любой из нас. Есть громкоговоритель, любой может взять его и сказать: «Начали!» Мы примерно договариваемся заранее, что и как будем делать, но субординации у нас нет, мы же не армия.
— И все-таки чего вы хотите добиться? Зачем это все?
— Как зачем? Я же говорю: мы хотим прорваться в парламент, устроить революцию…
— …и каждый раз у вас это не получается. Неужели не надоело?
— Никто никогда не верил ни в одну революцию в мире. У вас в России в семнадцатом году тоже никто не верил. Мы рассуждаем так: если революции не будет, мы по крайней мере подеремся с полицией, это покажут по телевизору, общественность надавит на правительство, и оно выполнит наши требования. А если к нам присоединится много людей, возможно, даже случится революция. Так что выходит, что драться — это
по-любому очень полезно.
— Интересно, когда это правительство Греции шло на уступки под давлением общественных беспорядков? Неужели такое возможно?
— Очень даже возможно, в 2006 году мы выступали против приватизации университетов, целый месяц у нас были бои с полицией, в итоге реформу отменили.
Коммунисты и капитализм
Небольшие забастовки и демонстрации отдельных партий проходят в Афинах чуть ли не каждый день. Но настоящие большие народные волнения с погромами бывают только в дни общенациональной забастовки. Дату назначают профсоюзы, беспорядки создают анархисты, массовость — коммунисты.
— У коммунистов в Греции давняя традиция, они лучше всех умеют выводить людей на улицу. Они вообще очень популярны: на третьем месте в парламенте, после ПАСОК и «Новой демократии», — говорит мне Макис, начальник станции метро «Сигру-фикс».
— Если коммунисты такие популярные, то почему они только на третьем месте?
— Потому что коммунисты не предлагают им работу. Люди же не дураки, на самом деле они верят в капитализм. Ты не представляешь, насколько у нас все коррумпировано. У двух главных партий есть свои представительства в профсоюзах. Президенты обоих главных профсоюзов — частного сектора и госсектора — входят в ПАСОК. Кто-нибудь победил на выборах в своей деревне, попал в парламент — и вот уже у нас в метро работают 200 человек из этой деревни. Непонятно, что с этим делать, невозможно сделать карьеру, получить продвижение без партийно-профсоюзных связей.
— Сделать свою партию? — шучу я.
— Я пробовал, — серьезно отвечает Макис. — Я тогда был еще продавцом билетов. И за меня проголосовали все продавцы билетов — в надежде, что я стану большим начальником и помогу им с карьерой. А когда поняли, что я этого делать не собираюсь, они меня не выбрали на второй срок.
Сиеста и судьба евро
На одной из маленьких демонстраций я познакомилась с Сократисом, взрослым бородатым дядькой левых убеждений, он работает психологом в благотворительном центре для мигрантов. На следующий день встречаемся в парке. Жара невыносимая, мозги плавятся.
— Вообще-то в это время суток у греков сиеста. У нас даже есть закон, запрещающий шуметь с двух до пяти. А некоторые сотрудники госсектора могут работать до трех и даже до четырех часов дня, представляешь? Это нарушение биологического ритма. Я работаю всего три часа в день, но не надо об этом писать в журнале, я — исключение, обычно у медработников пятичасовой рабочий день, а у остальных сотрудников госсектора семичасовой.
— Как же вы в таких нечеловеческих условиях находите в себе силы протестовать?
— Мы очень рассердились, — отвечает Сократис и начинает долго и занудно перечислять, как сильно его обидели: — Вместо 18 тысяч евро в год я буду получать только 15 тысяч. Вычли 200 евро из моей зарплаты, 700 евро из отпускных, вместо 13−й и 14−й зарплаты теперь будет только небольшой фиксированный бонус. Нет-нет, я не жалуюсь, моя жизнь относительно благополучна, но вот моя подруга работает санитаркой в больнице, у нее вместо 700 евро в месяц будет 500. Как можно жить на эти деньги с маленьким ребенком, снимать квартиру, покупать еду? А все из-за того, что государство предпочитает поддерживать банки, а не людей. Потому что подделывали статистику.
— Ну а что делать-то? Чего вы теперь добиваетесь от правительства? Чтобы оно отказалось от европейских денег? Как тогда отдавать долги?
— Не надо их вообще отдавать.
— Но говорят, что если вы не вернете долги всяким дойче банкам, у них будут большие проблемы, и это…
— Приведет к кризису всей системы? Ну и отлично, это как раз то, чего мы добиваемся! Ну, будет у нас своя валюта, какие-нибудь евродрахмы, почему бы нет? Мне насрать на систему, она порочна в своей основе. Я эти деньги не занимал, я из них ничего не получил. Мне последние четыре года ни разу не повышали зарплату.
— Но все-таки вы довольно хорошо жили все это время — для страны, которая ничего не производит и живет только за счет туризма. Европейский союз вложил в вас много денег, а теперь ты предлагаешь его кинуть?
— А они сами виноваты! Надо было понимать, с кем имеешь дело. Давать деньги в долг Греции — это большой риск.
— Ну слушай, так нельзя говорить. Допустим, Вася дал Пете денег, Петя не возвращает, а теперь Вася же и виноват?
— Ты неправильно рассуждаешь. Просто измени свое мышление. Ты смотришь на это с точки зрения стран, государств. А надо — с точки зрения классов. Почему бедные люди должны платить за ошибки богатых? Это не мы взяли эти деньги, это банки устроили свои махинации, это Европейский союз, который насильно включил нас в свою капиталистическую систему, мы вынуждены жить по их законам… Почему мы должны платить за это? Если смотреть с точки зрения классов, то я говорю все правильно… Впрочем, что это мы все о политике? Пойдем гулять, развлекаться, пить узо! Ты в Греции, это прекрасная страна, тебе надо получать удовольствие. Ты когда-нибудь танцевала голой при луне?
— Нет, нет, — в ужасе отговариваюсь я, — мне надо работать…
— А кто платит за твою гостиницу?
— Редакция.
— Тогда тебе надо поселиться в самом дорогом, самом роскошном отеле! Пошли на пляж! И ни в коем случае не пиши, что я работаю три часа в день! Между прочим, по статистике греки работают даже больше, чем немцы.
Ага, знаем мы греческую статистику…
Банкир и античная культура
— Почему греки так ненавидят банки? — спрашиваю я другого Янниса, сотрудника Национального банка Греции. Яннис — не очень типичный представитель своей страны: круглый полный бюргер в очках, ездит на скутере, говорит обо всем с едким сарказмом.
— Это ты лучше спроси своих анархистских друзей. Я сам не большой поклонник банков, я отдаю себе отчет в том, что работать на банк — это все равно что работать на мафию. Я отлично понимаю все про эти кредитные договоры, специально написанные так, чтобы человек не разобрался, что к чему. Но большинство греков ненавидят банки не за это. А просто потому, что греки ненавидят все, что сильнее их. Они ненавидят евреев, потому что они умнее, и банкиров, потому что они богаче. У нас вообще очень популярны разные теории заговора. Например, треть населения уверена, что белый след, который оставляют за собой самолеты, — это специальные вещества, влияющие на психику. Ты не представляешь себе, что в головах у наших людей.
Мы садимся на скутер и едем пить кофе куда-нибудь поближе к Акрополю.
— Греки — это дети, большие избалованные дети! — объясняет Яннис, перекрикивая свой мотоцикл. — Греки не хотят ничего делать, но при этом уверены, что им все должны! Только потому, что они «наследники великой античной культуры». Но это неправда! Мы никакие не наследники, мы 400 лет жили под турками. За это время греки забыли и античность, и Византию. Афины были большой деревней. Никто из нас не может точно сказать, на сколько процентов он грек. Но нет, мы гордимся, мы — родина демократии! Единственное, что мы сохранили, — это язык. Но ты думаешь, кто-нибудь тут читал Аристофана, улицу которого мы сейчас проезжаем? Между нами, — Яннис показывает на себя, — и вот этим, — показывает на Акрополь, — нет ничего общего! Великую античную культуру открыли немцы в девятнадцатом веке, это они объяснили нам, что к чему, когда образовалось греческое государство.
Мы останавливаемся. Яннис вытирает пот со лба.
— Мне кто-то жаловался, что греки получают премию только за то, что приходят на работу вовремя…
— Нет, ты не можешь этого понять. Ты просто не можешь! Ты говоришь так, как будто есть какие-то законы, какие-то правила. Как будто кто-то постановил платить эту премию. Но у нас никакие законы не действуют. Ты не понимаешь! Люди просто приходят на работу и ничего не делают. Или просят друзей отметиться за них и приходят на два часа позже. Это даже у меня в банке так, а о госсекторе и говорить нечего. Он мог бы быть вполовину, а возможно, и вчетверо меньше. Если бы люди работали, просто нормально работали, не перенапрягаясь, как положено. Но проблема в том, что у нас никого нельзя уволить просто так. Поэтому они сейчас не увольняют людей, а урезают им зарплаты.
— И ты считаешь, что это хорошо?
— Конечно, ничего хорошего в этом нет. Но других вариантов нет. Это как химиотерапия — плохо, но необходимо.
Финансовый кризис в Афинах пока никак внешне не проявляется. Кое-где закрываются магазины, но в целом все выглядит весело и благополучно, как в любом европейском мегаполисе. Субботний вечер плавно переходит в воскресное утро, бары в центре города набиты до отказа, все танцуют и гуляют. Похоже, что химиотерапия еще не начала действовать. Один из отдыхающих студентов смеется: «Моя бабушка злорадствует — говорит: вы никогда не знали, что такое бедность, теперь узнаете!»